Призвание убеждать

Думаю, большинство читателей «Правды» согласятся, что одним из интереснейших авторов на её страницах стал за последние годы Юрий Белов. Это имя привлекло внимание и получило широкую известность ещё в самом начале «лихих 90-х», когда впервые статьи с его подписью появились в газете «Советская Россия». Хорошо помню собственное впечатление от них — как открытие. Глубина и какая-то неожиданная свежесть взгляда! Помню отклики, разговоры, споры, которые вокруг этих публикаций возникали. А советский маршал войск связи Андрей Иванович Белов, с которым я готовил тогда беседу для «Правды», при первой же нашей встрече выразил восхищение своим однофамильцем и буквально забросал меня вопросами о нём.

К сожалению, почти ни на один из них в то время я ответить не мог, поскольку и сам мало что знал об этом новом для меня лице в журналистике. Теперь, по прошествии лет, когда Юрия Белова мы читаем уже без малого четверть века и вышло десять его книг, составленных из публикаций в «Советской России» и «Правде», конечно же, знаю больше. Однако многие важные обстоятельства его жизни и работы до сих пор оставались неизвестными мне. И уж тем более неизвестны они людям, читающим его статьи в нашей газете и присылающим в связи с этим свои письма.

Вот почему решил я накануне 75-летия Юрия Павловича, которое исполняется 8 октября, побеседовать с ним. Разговор получился не только о существенных биографических моментах, о том, например, как он стал партийным публицистом, но и о некоторых нынешних проблемах нашей партии, особенно волнующих выдающегося коммуниста-журналиста.

Из поколения «детей войны»

— Всё-таки начать надо, Юрий Павлович, наверное, с истоков. Знаю, что вы коренной ленинградец. Многое в работах ваших проникнуто ленинградским духом, есть целая книга под названием «Ленинградцам посвящается». И сейчас вы живёте в этом городе. Что же, никогда не уезжали?

— Да, я коренной ленинградец, потому что деды и прадеды мои тоже здесь родились. А уезжал отсюда только в эвакуацию и на военную службу.

— Эвакуировались с родителями, когда началась блокада?

— Нет, четыре первых блокадных месяца прошли здесь. Отец уже был на фронте, а мы, пятеро детей, оставались с мамой. И вот представьте такую ситуацию. Эвакуируют нас в Пермскую (тогда Молотовскую) область, и там, в госпитале, совершенно случайно мама находит отца. Вскоре он умер от тяжелейшей контузии.

Так что отца своего я не помню, и это ведь характерно для множества из поколения «детей войны».

— Вы сказали, что в семье детей было пятеро. Как потом у вас сложилось?

— Три старшие сестры стали рабочими после войны. Это была трудовая послевоенная молодёжь, и высшего образования эти мои сёстры получить не смогли. А мы, младшие, с сестрой-двойняшкой получили. Хотя, как многим и многим в то время, пришлось поучиться заочно.

— Значит, окончив школу, вы стали работать?

— Не сразу. Отмечу тоже характерный для времени момент: упор был на производство, на то, чтобы молодёжь в промышленность и сельское хозяйство шла. Я школу окончил с золотой медалью, и парторг наш мне говорит: «Юра, надо тебе выбирать промышленную специальность». Ладно, иду в политехнический институт, на факультет чёрной металлургии. Уже, в общем-то, сознавая себя гуманитарием по складу. Конечно, это быстро сказалось. Понял: не моё. И после первого семестра ушёл.

— Куда же?

— На курсы матросов Балттехфлота. Навигацию потом отплавал на паровой шаланде. Матросом, кочегаром. А оттуда — в армию, чем очень горжусь. Я отслужил ровно сорок месяцев, больше трёх лет, потому что призыв шёл сорок первого года, был недобор, и по особому приказу министра обороны мы задержались.

А служил в ГДР, в Группе советских войск в Германии. В зенитной артиллерии. Начал рядовым, затем школа сержантского состава, и окончил службу старшиной батареи.

Поиск себя — обретения и препоны

— Мне больше всего интересно, как вы нашли себя, то есть своё призвание. Итак, в армии отслужили выпавшие вам сорок месяцев. А дальше?

— Дальше поиск себя продолжался. Я вернулся в Ленинград, и директор моей родной 139-й школы — замечательный советский интеллигент, фронтовик Григорий Исаакович Соминский пригласил меня на работу в школьный коллектив. К этому времени я уже стал членом партии: в октябре 1961-го, в армии. Так что предложили мне должность освобождённого секретаря комитета комсомола школы.

Замечу: школа была во многих отношениях необычная. Представьте себе: 36 старших классов! Значит, комсомольская организация — более тысячи человек. Очень серьёзно поставлено производственное обучение. Учащиеся проходили настоящую практику на Металлическом заводе и получали рабочие специальности. При этом в школе не на словах, а на деле творчески использовалось педагогическое наследие Антона Семёновича Макаренко, к которому я всей душой пристрастился.

— Что конкретно использовалось из опыта Макаренко?

— Многое. Прежде всего — это организация жизни коллектива. У нас был совет командиров, на котором решались самые кардинальные и текущие вопросы. Самообслуживание в школе — почти полное. На громадное, прекрасное здание — всего две нянечки. Основную уборку помещений, включая туалеты и т.п., делали ребята, причём образцово. С курением было покончено. Каждое лето старшеклассники выезжали трудовым лагерем сначала в зверосовхоз под Ленинградом, а затем на Кубань, под Ейск. Между прочим, зарабатывали немалые деньги, из которых был создан специальный фонд.

— И на что же эти деньги шли?

— Оборудовали, например, отменную химическую лабораторию. Вообще, создали хорошую материальную базу для ученического научного общества. И, конечно, помогали тем ребятам, которым по семейным или каким-то другим обстоятельствам требовалась поддержка.

— Опыт такой во всех школах стоило бы внедрить!

— В конце концов Ленинградский обком комсомола присвоил нашей комсомольской организации имя Макаренко. И в школе мы установили замечательный бюст Антона Семёновича, который талантливый скульптор изваял из белого мрамора. Настоящее произведение искусства!

— Стало быть, работая, одновременно вы получили высшее образование?

— Именно так. В знаменитом Ленинградском пединституте имени Герцена.

— Историческое?

— Да, к чему меня больше всего тянуло. А потом я был приглашён во Всесоюзный научно-исследовательский институт профессионально-технического образования. И все годы пребывания там, что очень важно, совмещал научно-исследовательскую работу, подготовку и защиту диссертации с преподаванием истории и обществоведения в профтехучилище. Целых пятнадцать лет.

— Вы отметили: очень важно. А почему?

— Усилия на преподавательском поприще особенно способствовали осознанию призвания, ставшего позднее главным делом моей жизни. Преподавание тех предметов, которые я вёл, требует ведь не просто изложения определённой суммы знаний, но также искусства убеждать. А что такое публицистика? Это прежде всего — убеждение!

Кроме профтехучилища, я стал преподавать в Университете марксизма-ленинизма при Ленинградском горкоме КПСС. Такое было партийное поручение. Вёл два курса — «Методика партийной пропаганды» и «Актуальные проблемы идеологической работы». Читал лекции вечерникам. Большинство моих слушателей — люди производства.

— Конечно, столкнулись и с догматизмом, формализмом в постановке партийной учёбы?

— А как же! Но догматизм шёл в основном не от нас, рядовых преподавателей. Он шёл сверху. Не соглашусь, что был тогда застой в экономике, социальной жизни, культуре. А вот в идеологии — да. Потому мы и проиграли идеологическую войну. И это при том, что у нас было поистине могучее оружие, каковым является марксистско-ленинское учение. Однако этим оружием фактически не дали возможности по-настоящему воспользоваться!

Для анализа новых противоречий в неантагонистическом обществе, как никогда, требовались диалектический метод, диалектическая логика. И работали такие блистательные специалисты, как, скажем, Эвальд Ильенков и Генрих Волков, которых я с упоением читал. Но тон, к сожалению, задавали не они. И вот бездумное цитатничество из докладов и выступлений генерального секретаря, прокрустово ложе «от сих до сих» губили живое и насущно важное дело.

Были и отрадные исключения. В Ленинграде директору Дома политпросвета, талантливой Ларисе Сергеевне Красовской, удалось собрать творческую команду пропагандистов, в которую я был приглашён. Но общая атмосфера идеологической жизни в КПСС была застойной.

— Ваши слушатели в Университете марксизма-ленинизма говорили об этом?

— Конечно. Ставили колючие вопросы. Досадовали, возмущались.

— Объявленную «перестройку» восприняли как свежий ветер?

— Только поначалу. А затем пошёл такой интеллектуальный расхлёст или даже разврат, что радоваться уже не приходилось.

По принципу «Не могу молчать!»

— Однако публицист Юрий Белов, которого мы знаем сегодня, заявил о себе именно в те годы. Давайте на них задержимся.

— Мой родной Ленинград, город трёх революций, стал вдруг городом контрреволюции. Вспомните, по накалу антикоммунизма здешняя интеллигенция, пожалуй, и столичную превзошла. От нас покатилось на телевидении «Пятое колесо» и замелькали «600 секунд», у нас появилась газета «Час пик», на ленинградских митингах витийствовал Собчак…

Надо было всему этому давать отпор. Тогда-то я и оказался призванным в партийные структуры.

Предложение участвовать в альтернативных выборах кандидатом на должность второго секретаря Смольнинского райкома партии (секретаря по идеологии) было для меня неожиданным, но я его принял. Выборы состоялись в марте 1990 года, и я на них победил. А уже в мае пленумом Смольнинского райкома был избран первым секретарём.

— Это же свидетельство доверия людей. Значит, вы достойно себя проявили…

— Оценки давать не берусь. Назову только некоторые важные для меня факты такого аванса доверия мне, о котором я не помышлял.

В июне того же 1990 года, не будучи делегатом отчётно-выборной конференции Ленинградской областной организации КПСС, предложен большинством делегатов для избрания на альтернативной основе секретарём обкома по идеологии и культуре. И был избран.

А в июле по поручению ленинградской делегации выступил на втором этапе Учредительного съезда Компартии РСФСР. Выступил перед перерывом для тайного голосования по списку кандидатов в члены Центрального Комитета. В число кандидатов я не входил. Но после моего выступления большинство делегатов съезда сошлись на том, чтобы каждый, кто желает избрать меня в состав ЦК, вписал мою фамилию собственноручно в бюллетень для тайного голосования. Более 77 процентов делегатов сделали это. Так я был избран членом ЦК КП РСФСР.

— Прямо-таки замечательный факт! Говорящий о многом. Чем же взяли, Юрий Павлович? Что создало вам среди товарищей столь незаурядный авторитет?

— Мне трудно об этом говорить. Но вот мы толковали с вами про формализм в идеологической работе. Знаменитые были статотчёты: сколько у вас агитаторов, пропагандистов, лекторов? Этих лекторов, пропагандистов на бумаге числились тысячи в нашем городе.

Началась «перестройка». Пошли митинги «демократов». И когда стали нас собирать в идеологическом отделе обкома партии, чтобы организовать противостояние, то оказалось, что это не тысячи и даже не сотни, а единицы, и я в их числе.

Основные митинги в Ленинграде проходили недалеко от Смольного и в Михайловском саду. Там и состоялись мои первые идейные схватки. Полемизировать приходилось с публикой весьма разношёрстной. Обычно сперва заводили свою песню те, кого мы нынче называем либералами, а потом их место занимали так называемые белые патриоты. Но все, конечно, с антикоммунистических, антисоветских позиций.

— Да, нелёгкая миссия — одному против стольких противников…

— Очень нелёгкая. Но в этих схватках оттачивалось полемическое умение, которое вскоре пригодилось мне и для газетной публицистики.

— А она с чего началась?

— Я уже был секретарём обкома по идеологии, когда решил, что в нашей партийной прессе, особенно в «Ленинградской правде», необходимо выстроить гораздо более прочный и действенный заслон против катившегося антикоммунистического вала. Собрал заведующих кафедрами истории и философии ведущих вузов города. Они меня поддержали. Но я поставил важнейший вопрос: нужна команда авторов, способных взяться за это. И каков, вы думаете, был итог? Прошло время, а фамилию я получил… всего одну. Изо всех институтов!

Вот тогда я сел и написал свою статью «Отрезвление». По толстовскому принципу «Не могу молчать!»

— Великолепная статья, которую в декабре 1990 года с огромным интересом читал я в «Советской России». И не только я, конечно.

— Сначала, в ноябре, появилась она в «Ленинградской правде», для которой, собственно, я и писал. А тут в Ленинград приехал Зюганов…

— Как секретарь ЦК Компартии РСФСР?

— Да. Он статью прочитал и говорит: «Повезу-ка я её в «Советскую Россию» Чикину». Так началось многолетнее моё сотрудничество с этой газетой и этим замечательным редактором.

Мысль публициста на сломе эпохи

— «Отрезвление» произвело очень сильный эффект. Как глубокий аналитический взгляд на то, что было названо перестройкой, и как остро пережитое личностно. Чувствовалось, что наболевшее выплеснулось у вас. О чём вы сейчас думаете, когда вспоминаете ту статью?

— Прежде всего о досадных заблуждениях, которые ей предшествовали. Главное было связано с моим негативным отношением к Сталину, продолжавшимся недолго, но ощутимо. Я бы сказал так: догматизм всё же меня догнал. Это был теперь догматизм «демократов», обрушивших на головы людей невероятно массированную антисталинскую кампанию. Предельно повелительную: прими — иного не дано! На какое-то время и я поддался, это до сих пор вызывает горькие сожаления и мысль о том, что глубже надо нам изучать нашу историю, диалектичнее подходить к рассмотрению острейших проблем того или иного времени.

— Когда «Отрезвление» писали, с антисталинским заблуждением было уже покончено?

— Абсолютно. В это время я мучился мыслью о либерализме в руководстве КПСС, который губит нашу партию. У меня даже было прямое обращение к Горбачёву: может быть, вы не коммунист, а социал-демократ или либерал?

В «Советской России» статью тогда несколько сократили, в том числе это обращение, но в «Ленинградской правде» оно прошло.

— По-моему, одна из характерных особенностей вашей публицистики, придающая ей глубину исторического взгляда, — это сопряжение прошлого и сегодняшнего дня, взгляд на нынешние проблемы через призму опыта, пережитого нашей партией и в целом страной. Напомните, пожалуйста, что последовало у вас за «Отрезвлением»?

— Статья «С точки зрения классовой». Когда увиделись мне либеральные контуры горбачёвщины, совершенно естественно стало приходить понимание, что всё это направлено на размывание классовых начал, классовых интересов. Отсюда и вторая тема — о классовом перерождении. Опасность этого к тому времени была более чем очевидна.

А тему третьей статьи — «Агрессия антикоммунизма» — подсказали читатели. Письма-отклики ко мне в Смольный пошли со всей страны. И об агрессии антикоммунизма на местах — в разных формах! — писали многие. Помню, было одно весьма пространное письмо, буквально усадившее меня за работу над статьёй. К сожалению, письмо это не сохранилось. Пропало не только оно: у меня же в августе 1991-го был обыск…

— Извините, но события тех дней и последовавших за ними придётся вспомнить.

— Судьбе было угодно, чтобы с 19 по 23 августа 1991 года я был единственным секретарём Ленинградского обкома КПСС, который исполнял свои обязанности и обязанности первого секретаря обкома в Смольном. Первый секретарь Борис Вениаминович Гидаспов болел, остальные четыре секретаря обкома были кто в отпуске, кто в командировке.

А 23 августа в Смольный явилась делегация Ленсовета с полномочиями на опись имущества и передачу здания Ленинградского обкома КПСС (Смольного) в распоряжение мэрии. Так уж получилось, что я был последним секретарём обкома партии, кто покинул Смольный в сопровождении милиции в ночь на 24 августа.

Вспоминая этот тяжелейший день, не могу не сказать, что когда «демократы» оккупировали Смольный, никто из его работников не уронил чести ленинградских коммунистов. Именно выдающиеся и видные работники Смольного сыграли значительную роль в первые трудные годы становления Ленинградской областной организации КПРФ. Это Василий Сергеевич Толстиков, Григорий Васильевич Романов, Ратмир Степанович Бобовиков, Дмитрий Николаевич Филиппов, Галина Ивановна Баринова, Лариса Сергеевна Красовская, Николай Олимпиевич Ларионов, Алексей Васильевич Воронцов, Владислав Владимирович Козлов и другие.

— Ничего не скажешь: исторический факт. И что дальше вас ждало?

— С августа по декабрь 1991-го находился под следствием по делу ГКЧП. Вот тогда-то и состоялся обыск в моей квартире. Не единожды допрашивался следователем. Дело рассыпалось за отсутствием состава преступления.

На Конституционном суде по делу КПСС входил в группу свидетелей, созданную первым секретарём ЦК КП РСФСР Валентином Александровичем Купцовым. Принимал в течение полугода участие в заседаниях суда, вплоть до его окончательного решения.

Входил в общероссийский оргкомитет по подготовке II (восстановительного) съезда КПРФ. На этом съезде избран одним из шести заместителей Председателя ЦК КПРФ, членом Президиума ЦК. Был членом Президиума с 1993 по 2003 год. С 1993 по 2000 год — первый секретарь Ленинградского обкома КПРФ. Член ЦК КП РСФСР и ЦК КПРФ с 1990 года по сей день.

Это, пунктирно, моя партийная одиссея.

У кого и как учиться

— В общих чертах я, конечно, представлял, в каких экстраординарных условиях начиналась ваша публицистическая деятельность. А сейчас, узнав подробности, ещё больше поражаюсь. Казалось бы, надо сидеть, обложившись книгами, чтобы осмысливать происходящее, вести научные изыскания, оттачивать слово… Но разве у вас была хоть малейшая возможность для этого?

— Какое там! Сверхнапряжение того времени трудно описать.

— Вы имеете в виду — ещё до августа 1991-го?

— Да. Кроме митингов, о которых я уже говорил, приходилось выступать по пять и даже более раз в день на предприятиях в обеденные перерывы, в КБ, где люди определённого склада меня буквально распинали за все семьдесят лет Советской власти. Это была школа, в которой я осваивал искусство спорить, убеждать и которая публицистической работе очень помогала. То есть учиться мне приходилось на ходу. И счастлив, что оказались у меня прекрасные учителя.

— Об учителях я обязательно попрошу вас сказать. Но сперва, хотя бы коротко, — ваш взгляд на публицистику и её значение как вида партийной деятельности, на место публициста в нашей борьбе. Для молодых коммунистов, по-моему, особенно важно понимание этого, чтобы активнее выходить на газетный фронт.

— Публицистами, как и солдатами, не рождаются, а становятся. Политическими публицистами тем более. Твой выбор в политике, твоя политическая судьба ведут в публицистику, если, конечно же, есть стремление и готовность выразить себя в публичном слове.

Но это, как говорят, необходимое, однако недостаточное. Публичное слово — это громадная ответственность. Не себя удовлетворять, не своё тщеславие, а читателя, его потребность понять, что к чему в окружающем мире — вот что, по большому счёту, требуется от публициста. Для этого необходим широкий мировоззренческий, культурный кругозор, что даётся непрерывным самообразованием и общением с людьми высокой культуры.

— Кто это конкретно для вас?

— Своим формированием как политического публициста я, в первую очередь, обязан крупному публицистическому таланту, большому мастеру советской публицистики Валентину Васильевичу Чикину — главному редактору «Советской России». У него, человека энциклопедической культуры, я много лет брал уроки. Он больше всех научил меня публицистическому ремеслу.

Моими учителями были также ставшие мне друзьями известные профессора Ленинградского университета.

Это Сергей Борисович Лавров, в то время президент Русского географического общества. Он приобщил меня к геополитике. Давно его нет среди нас. Светлая ему память.

А Игорь Яковлевич Фроянов раскрыл мне драму и величие русской истории, в особенности истории Древней Руси.

Александр Владимирович Гоголевский помог основательному освоению истории либерализма в России.

Очень многим я обязан многолетнему общению с Николаем Николаевичем Скатовым, долгие годы бывшим директором Пушкинского Дома — Института русской литературы РАН. Выдающийся литературовед, пушкинист, он представил мне классическую русскую литературу как литературу великого синтеза. Наше общение не прекращается и по сей день.

Увы, давно уже ушедший в мир иной мой друг — народный артист СССР Игорь Олегович Горбачёв приобщил меня к миру русской советской театральной культуры.

— Встречи с Игорем Горбачёвым и Николаем Скатовым для меня тоже стали очень значимыми.

— Чтобы обрести свой стиль в политической публицистике, считаю, надо постоянно — прерываться нельзя — упражнять свой ум в чтении трудов классиков марксизма-ленинизма. В них заключено мастерство политической полемики, без которой не может быть публициста. В них заключён главный метод познания быстро меняющейся действительности — диалектико-материалистический метод. Им нельзя овладеть раз и навсегда, им овладеваешь всю жизнь.

Читать классиков я учился (и учусь) у великого советского философа Эвальда Ильенкова. Его труды для меня столь же значимы, как и труды Вадима Кожинова — выдающегося мыслителя России конца XX — начала XXI века. С ним я постигаю особенности русской культуры, цивилизации России.

Марксизм и русская культура с её вершиной, что известна миру как советская культура, — вот два краеугольных камня, определяющие, как мне кажется, стиль партийной публицистики при всём нескончаемом её индивидуальном многообразии. Этот стиль я вижу у Геннадия Андреевича Зюганова. Учусь у него народной простоте и глубине выражения мысли и чувства, народной интеллигентности.

— Мысль и эмоции. Как вы смотрите на эту проблему публицистики?

— Очень важно и, признаюсь, трудно для публициста не поддаться искушению преимущественно эмоциональной реакции, когда энергия эмоций перекрывает энергию мыслей. Добиваться их синтеза тяжелее всего. Публицистика — это искусство, а в искусстве всё решает чувство меры.

Ну и, конечно же, нет публициста без овладения мастерством русского слова. И нет лучшего пути овладения им, как непрерывное чтение классической русской литературы. Лев Толстой, мой любимый писатель, даёт мне не меньше в духовном плане, чем Карл Маркс. Публицист должен быть национален и интернационален. Без великой русской литературы ему таким не стать. Хочешь научится писать по-русски — учись этому у русских литературных гениев.

А как нас читают?

— Вы говорите сейчас о писателях, у которых учились. Но давайте коснёмся и читателей. Удовлетворены тем, как вас читают сегодня?

— Нет.

— Ну вот, и я — тоже. Мало читают и ещё меньше — обсуждают прочитанное. И это очень горько. Это на сегодня, по-моему, очень большой и важный вопрос, на который стоит острейше обратить внимание всей партии. Вы согласны?

— Ещё бы! Доходит до того, что не читают даже друзья, и приходится их чуть ли не заставлять. Говорю: я же не для себя пишу в конце концов. Можно было бы оправдать такое неактуальностью и неинтересностью того, о чём пишу. Но знаете, когда прочитают, каждый раз слышишь отзывы положительные, бывает, и восторженные. Оказывается, это и актуально, и чем-то интересно, и свои ответные мысли у многих возникают — желание продолжить начатый в газете разговор.

— У вас в самом деле нередки выступления, требующие дальнейшего разговора. Не только на газетных страницах, но и в партийных организациях. А бывает ли это?

— К сожалению, нет.

— А вот выходит, скажем, очередная ваша книга. Возникает ли где-нибудь в партийных отделениях желание коллективно обсудить её, вместе сосредоточиться на проблемах, которые вы поставили?

— За последние годы таких обсуждений не припоминаю.

— Так в чём же причина? Я понимаю, наши партийные кадры работают с огромной нагрузкой. И сила текучки неимоверно велика, это реальность. Однако не освобождает она коммунистов от необходимости учиться, постоянно заниматься самообразованием. Об этом же, собственно, речь. Между тем потребность такая, согласитесь, ощущается далеко не у всех.

— К великому сожалению! Вы сейчас ставите вопрос действительно важнейший — о самообразовании коммунистов. В партии у нас есть люди, которые про необходимость этого ни на минуту не забывают. Да я скажу, что лидер наш — человек самообразования. Многим известны знаменитые зюгановские тетради. Он ведь с кем бы ни беседовал, всё время старается записывать что-то полезное для себя.

Но, увы, немало и таких, кто к учёбе, к чтению, к интеллектуальной работе над собой относится с явным пренебрежением. Это было и во времена КПСС: то, что Ленин называл комчванством, печально сказалось на судьбе партии. Очень не хотелось бы те роковые ошибки повторить.

— Особенно важна глубокая учёба для нашей партийной молодёжи, не так ли?

— Да, КПРФ переживает сложный период смены поколений, трудности роста. Она растёт за счёт притока молодёжи, что отрадно и свидетельствует об усилении её авторитета в народе. Но среди молодых коммунистов весьма тонка прослойка тех, кто имеет систематические знания основ марксизма-ленинизма. Большинство молодых не искушены в теории, не имеют опыта идеологической борьбы с политическим противником. К тому же их общая культура оставляет желать лучшего. Это не вина их, а беда. Общее падение умственной культуры в России не могло обойти их стороной. Нередко встречаешь и таких, что смешивают понятия патриотизма и национализма, противопоставляют Маркса Ленину, Ленина — Сталину, мыслят категориями государства вообще, демократии вообще, культуры вообще, вне их классовой природы. И это при готовности к политической борьбе и решительному самоотверженному действию, при патриотическом настрое и стремлении познать смысл жизни.

Сформировать у молодых коммунистов основы марксистско-ленинского мировоззрения, тягу к постоянному самообразованию — задача и важнейшая, и труднейшая. Это по сути задача формирования молодой партийной интеллигенции. Её не решить одноактно — прочесть цикл лекций да провести ряд семинаров. Требуется работа систематическая, ежедневная, непрерывная, с пониманием того, что интеллектуальное ядро КПРФ XXI века формируется именно сейчас. Для этого нужно максимально использовать накопленный интеллектуальный потенциал: профессиональных лекторов, пропагандистов, партийных литераторов советского времени. От них ныне во многом зависит идеологическое здоровье партии. Нельзя забывать: опасность оппортунизма никогда не оставит её в покое!

— Спасибо, Юрий Павлович, за беседу. Но вопросов к вам у меня ещё немало. Поэтому, поздравляя вас с юбилеем, выражу надежду на продолжение наших встреч.

— С удовольствием, если это для пользы дела. Может быть, и читатели зададут свои вопросы.

 

газета "Правда"