Е.Богданов: Державный социализм - это не честный социализм

Такой противник марксизма, каким был английский философ Коллингвуд, справедливо называл теорию социализма "философией без перчаток", честной философией, хотя и не приятной для него. Державный социализм - это не честный социализм. Державный социализм - это теоретическая и политическая форма блокирования социальных противоречий и, следовательно, социальной борьбы.

"...философствование, которое ставит себя выше понятия и за недостатком его считает себя созерцательным и поэтическим мышлением, выставляет напоказ произвольные комбинации воображения, которое только дезорганизуется мыслями, произведение - ни рыба, ни мясо, ни поэзия, ни философия".

Г. В. Ф. Гегель

Проблема, которой будет посвящено мое сегодняшнее выступление, обсуждается в КПРФ, да и в левом движении, достаточно давно. В 1993 - 1994 гг., когда шла внутрипартийная дискуссия по Программе КПРФ, особую актуальность имела тема так называемого "государственного патриотизма", которой планировалось отвести в Программе целый раздел. Тогда тем коммунистам, которые выступали с резкой критикой государственно-патриотической идеологии, удалось отбить атаку коммунистов-державников и не допустить проникновения этих идей в главный партийный документ стратегического характера. Однако проблема не ушла с повестки дня, и дискуссия продолжалась. Изменение обстановки в стране, произошедшее в 1999 - 2000 гг., вопреки ожиданиям, не погасило, но только обострило споры, особенно летом - осенью 2000 года, когда шло обсуждение Тезисов КПРФ к 7-му съезду партии. Острая полемика, как правило, не выходила за рамки первичных организаций КПРФ, не находила своего адекватного отражения на страницах партийной печати. Но, с другой стороны, коммунисты-державники получали поддержку как со стороны непартийной оппозиционной прессы ("Советская Россия", например), так и, косвенно, со стороны руководящих органов КПРФ (например, на партийные средства была опубликована книга Ю.П. Белова "У переправы", раздававшаяся бесплатно делегатам областной партийной конференции, и книга члена бюро Ленинградского обкома С.А. Ованисьяна "Сделать шаг вперед. КПРФ и некоторые проблемы государственно-патриотической идеологии", где, помимо попыток исторически и теоретически обосновать державный социализм, содержится резкая критика, переходящая в обвинения в адрес тех членов партии, и не только их, которые полемизируют с идеями государственного патриотизма). Коммунисты, находящиеся на других теоретических и идеологических позициях, конечно, были лишены возможности так широко представлять и обосновывать свои идеи, свою точку зрения, ограничиваясь выступлениями на семинарах и конференциях. И это, на мой взгляд, не является случайным. Однако, хотя коммунистам-державникам и дан, по сути, зеленый свет для пропаганды своих взглядов, они также находятся в непростых условиях: их попытки разработать стройную теорию "русского социализма" сталкиваются с невозможностью сделать это в рамках диалектико-материалистической парадигмы. Я абсолютно уверен в том, что, несмотря на ритуальное почитание диалектико-материалистической философии, коммунисты-державники отчетливо понимают этот момент, хотя и не желают признавать его во всеуслышание.

7-й съезд партии подтвердил в своих документах то, что материалистическая диалектика остается основополагающим инструментарием теоретической и идеологической деятельности КПРФ. Я думаю, что этот тезис дает определенную надежду на то, что в партийной жизни удастся преодолеть ту ситуацию, которая тянется непозволительно долго и которую условно возможно обозначить как кризис теоретического самосознания крупнейшей партии как субъекта политической деятельности. Данный кризис выражает себя в представлениях о социализме, которые, во-первых, основываются на ностальгирующем сознании и, во-вторых, превращают социализм в нравственный идеал запредельного реальности порядка, а коммунистическую идею - в религиозный идеал мистической соборности. И первый, и второй момент отчетливо представлены в концепции державного социализма; и первый, и второй моменты не дают возможности КПРФ "свести счеты" со своей, как говорил К. Маркс, "философской совестью", проанализировать историю социалистического строительства в СССР, сделать необходимые выводы из этого анализа и, что немаловажно, осознавая необходимость тактической гибкости в политике, не допускать, чтобы эта тактическая гибкость трансформировалась в стратегическую беспринципность.

Ованисьян в своей книге возлагает вину за неудачи и поражения КПРФ на, условно говоря, "марксистских ортодоксов", неспособных принять державный социализм. Сегодня можно с сожалением констатировать, что в предшествовавший период своей деятельности КПРФ дала возможность агонизирующему ельцинизму укрепиться за счет "патриотического" ресурса. Либерально-капиталистический режим переиграл нас на том патриотическом поле, которое коммунисты-державники считали своим, но которое они не сумели своим сделать как по объективным, так и по субъективным причинам. Державный социализм не умеет соединить левую социалистическую идею с идеей патриотической, а его многолетние попытки синтезировать "белую" идею с идеей "красной" отняли у КПРФ много сил, но потерпели фиаско. Честно говоря, иначе и быть не могло: проведение социалистической тактики и стратегии невозможно при отказе от коммунизма, при превращении коммунистической теории в своего рода псевдонациональную "археологию", которая занята не реальными социально-экономическими и политическими противоречиями, а поиском такой архаики, где можно обнаружить "врожденную" коммунистичность и "исконную" небуржуазность русского народа. Такая архаика и полагается в качестве фундамента теории державного социализма.

Мне бы хотелось, чтоб мое выступление было адресным, а потому в качестве объекта критики я беру статью Ю. П. Белова, наиболее известного сторонника теории державного социализма в КПРФ, "Знак русской судьбы", которая была опубликована в "Советской России" летом 2000 года, а потом вошла и в отдельно изданную книгу, о которой я упоминал. (На самом деле можно взять любую работу этого автора - идея везде одна и та же. Более того, Юрий Павлович и в своих публикациях, и в устных выступлениях неизменно подчеркивает свое положительное отношение к материалистической диалектике, постоянно предостерегает своих оппонентов от того, чтобы они не превращали диалектику в эклектику, в чем я с ним согласен абсолютно.)

В державном социализме, да и в самом пафосе теоретического обоснования российской специфики пути к социализму нет ничего зазорного: напротив - исследование такого рода необходимо. Белов и его коллеги, сделавшие разработку такой теории своим профессиональным делом, не имеют ничего против диалектики и материализма. А если быть точным, они не отказываются от марксизма, - хотя и не любят этого слова. Оно редко встречается. Впрочем, нам всем хорошо известно, что создателями материалистической диалектики были К. Маркс и Ф. Энгельс, а вовсе не Н. Бердяев и даже не Н. Чернышевский, о которых так много говорит Юрий Павлович. Но - не все так просто... Многочисленные публикации коммунистов-державников говорят о том, что поклонники "исконных ценностей" основывают свою теорию вовсе не на диалектической логике, но на логике сердца - сердца, страдающего и болеющего за Отечество, сердца, отвергающего западное стяжательство и индивидуализм, сердца, радеющего за священные ценности русского народа и русской истории. В этом нет ничего плохого, но давно известно, что с подобной логикой спорить практически невозможно, так как она с трудом выносит рациональные, "космополитические", аргументы: спорящий с ней легко может быть обвинен в том, что ему не дорого собственное Отечество и что он вообще, быть может, "троцкист". (Не случайно года два назад, когда т. Белов еще был первым секретарем обкома партии, в троцкизме усматривалась чуть ли не главная опасность внутри КПРФ. Правда, эта идея как-то утонула, хотя 5 ноября 2000 года, выступая на отчетно-выборной конференции ЛОК КПРФ, Юрий Павлович вновь обрушился с гневными речами на "перманентную революцию" Льва Давидовича, чем вызвал в зале некоторое недоумение.) Но любовь к Родине - это любовь к Родине, а дело заключается совсем в ином: как абсолютно точно заметил Гегель (какая же диалектика без Гегеля?), "любовь к глубинам священного еще не открывает родник сущности", а потому социальное познание имеет своим основным средством иную логику - логику мышления.

Державные коммунисты хорошо уяснили себе тот момент, что диалектика утверждает очень простую мысль - все связано со всем. При определенном старании, - было бы желание, - можно связать, например, КПРФ с Бердяевым или Ильиным, общинную форму социальной жизнедеятельности - с советской формой народовластия, Сталина - с соборностью, а Октябрьскую революцию - с любовью народа к российскому государству ("бьет - значит любит", как известно). Еще бы - диалектика требует видеть во всяком многообразии единство. Вот такое единство мы и получаем в державном социализме. Но проблема заключается в том, что "все связано со всем" не всегда так, как того бы нам хотелось, не всегда так, как нам это видится и представляется, а уж тем более "ощущается". Юрий Павлович, настаивая на том, что он материалист, апеллирует именно к ощущениям, усвоив, видимо, со студенческой скамьи, что материя дана нам, как объективная реальность, в ощущении. Но он не усвоил того, что материальность истории социума не может истолковываться по аналогии с материальностью, например, физической реальности. Можно, конечно же, "ощущать" исконный коллективизм и непомерную любовь русского народа (как быть с нерусскими народами с их исконными ценностями - сие тайна. Или они не имели и не имеют отношения к русской государственности?) к государству. Это - право коммунистов-державников. Но ведь, с другой стороны, возможно "ощущать" чудовищную разобщенность русских и их наплевательское отношение к судьбе Отечества. Примеры и первых, и вторых "ощущений" можно множить до дурной бесконечности, исходя из идеологических пристрастий и из того, кто кого победил - разум сердце или сердце разум. Материалистическая диалектика здесь ни при чем абсолютно.

Но, помимо апелляции к ощущениям, выдаваемой за материализм, в теории державного социализма есть и тезисы социально-теоретического характера - они хорошо известны: это тезисы об исконном коллективизме и государственности русского народа. Общинность, государственность и коллективизм выступают в качестве основных инструментов исторического и социально-политического анализа русской судьбы и борьбы за социальную справедливость. Самое же любопытное заключается в том, что при этом исторический и социальный анализ в изысканиях державников как раз и отсутствует! Точнее говоря, за теоретический анализ нам выдают сумму исторических примеров (Брусилов, Блок) и поверхностных аналогий, настаивая на их якобы аксиоматичности и самоочевидности. "Диалектический материалист" Белов не считает нужным конкретизировать эти понятия на основе принципов материалистического понимания исторического процесса, без чего невозможно понять социально-исторические корни обыденной или рафинированной социально-политической апологетики как прошлого (сталинизма, например), так и настоящего (например, политики Путина).

В статье "Знак русской судьбы" утверждается, например, что в основе русского характера лежат общинные ценности, а сам характер, в свою очередь, формировался в условиях отношения к земле как к общинному, а не частному достоянию. Не знаю, как понимаете это вы, но мне так и не становится понятным: характер основан на общине или же община основана на характере? И откуда они все же взялись? И о чем идет речь, когда говорят о земле как о "достоянии" - о собственности или же о чем-то более "духовном" и избегающем "прозы" и скуки политической экономии? Если из сферы "духовности" и поэтического воображения спуститься в "дольний" мир реальной жизни и реального труда, то легко обнаружить прискорбный для державников факт: община вовсе не отменяла того, что в ней общественное развитие одних делало своим природным (речь ведь идет о земле и о крестьянине) базисом труд (в общине ведь не только "любили государство", но и трудились) других. А потому, опять же к прискорбию державных коммунистов, общественное и экономическое развитие выступало в форме социального антагонизма. Далеко не случайно К. Маркс отмечал, что такие понятия, как народ, государство, община являются абстракциями, если оставить в стороне социальные классы, из которых они состоят. Но и классы, в свою очередь, - пустой звук, если мы не берем в расчет те элементы, на которых они основаны: например, труд, капитал и т. д. "Тишь, гладь да Божья благодать" в русском государстве державников возникает потому, что, вопреки диалектико-материалистической методологии, они бесхитростно и не мудрствуя отождествляют социальные производственные отношения с их ОСОБЫМ проявлением в сфере отношения общины к земле, и замирают в восторге от такой "идиллии", нарушаемой периодически "коварными происками Запада" и "предателями". Такая идиллическая картинка не позволяет понять очень простую вещь: отношение господствующего социального субъекта (нельзя же всерьез утверждать его отсутствие) с субъектом общинного труда представляло собой, - нравится это кому-то или нет, - именно ПРОИЗВОДСТВЕННОЕ отношение, которое сообщало части произведенного продукта форму прибавочного и распределяло его между различными сферами социального организма. Как, что, кому распределялось, - думаю, говорить нет нужды. Если этого не понимать, то остается одно - проливать слезы ностальгии по утраченной "социальной гармонии", с умилением взирать на лубочные картинки в стиле Никиты Михалкова, восхищаться плебейской любовью к монархии или "вождю всех народов". И при этом неважно, что русский помещик не очень отчетливо представлял себе, распродавая имение, чем девка Наталка отличается от фикуса или борзых щенков. Стоит ли напоминать о том, что "любовь народная" к своему государству на всем протяжении русской истории неизменно демонстрировала себя. Для лучших представителей русской истории главными ценностями были земля и воля, они же - свобода. И я никак не могу понять, почему, осмысляя борьбу русского народа за социальную справедливость, державники-коммунисты молчат об этой ценности, хотя социализм, по определению, и есть дело освобождения труда?

Настаивая на том, что земля является "общим достоянием" (при этом общинное и общее отождествляются, что не совсем верно), державники, разумеется, правы. Но их правота перестает таковой быть, когда они, по неведомым для меня причинам, не хотят идти дальше. А если бы пошли, то обнаружили бы, что частная собственность - это совсем не обязательно собственность одного лица, что частная собственность вполне может быть корпоративной собственностью господствующего класса как ЦЕЛОГО, что как раз и предполагает очень специфическую, национально-особенную характеристику - бюрократически-иерархический, а то и военно-полицейский способ дележа дохода. Вот бы где поговорить о русской судьбе и об особенностях борьбы за социальную справедливость! Но - это скучно, это разрушает "патриотическое" чувство и "гордость великоросса". Мне страшно подумать, но т. Белов со сторонниками, кажется, не вполне отчетливо понимают философский, марксистский смысл понятия "собственность", сводя его к юридическому, - точно так же, как и либеральные авторы современных учебников по экономике, в которых можно найти все, что угодно, кроме главного - понятия "труд". Не потому ли совершается лингвистическая подмена "собственности" на более красивое и ласкающее ухо "достояние"? Неужели державные коммунисты искренне считают, что русский крестьянин присваивал свой труд? Помещики, видимо, пухли с голоду, а уж в Зимнем дворце вовсе не было во что одеться и чем отобедать. Хотя, конечно, стоит помнить главное - русский крестьянин и ведомые им инонациональные кадры так любили государство, что добровольно, по щедрости души своей, готовы были отдать последнее князьям, графьям и баронам, за что эти последние любили, в свою очередь, русского крестьянина почти "братской", ну разве что чуть-чуть барской, любовью (по Салтыкову-Щедрину). Так что, отмечает Юрий Павлович, Российская империя - это "община общин", и даже, более того, т. Белов выражает свое полное согласие с мыслью Н. Бердяева о том, что у нас было до 1917 года "мужицкое царство". Мне очень интересно, русское царство было мужицким по социальному или по половому признаку? И при чем здесь материализм и диалектическая логика, т. е. какое отношение имеет ко всему этому марксистская теория? Мне непонятно: если царство мужицкое, то почему же вопрос о земле никогда, по сути, не сходил с повестки дня русской истории? Зачем "царствующие мужики" бунтовали, участвовали в революциях, убегали из столь "комфортных" и "исконных" общин, проводили реформы, шли на каторгу и в ссылки, а то и на виселицы? За что и кто порол этих "царей" на конюшнях и зачем они пускали "красного петуха"? Почему никто не объяснил "мужикам", что они - цари земли российской, что лучше не бороться за справедливость, а слиться в экстазе патриотической любви к государству и тем самым разрешить все проблемы? Судя по логике державных коммунистов, всем этим прелестям помешали коварные происки Запада с его заразным "индивидуалистическим стойлом", как это называет Юрий Павлович. Юрий Павлович ни на секунду не допускает, что "стойло" бывает, и гораздо чаще, коллективным. Русский мужик это знает из истории хорошо.

Любопытна одна характерная особенность теории державного социализма: его разработчики, как правило, крайне редко обращаются к современным проблемам, предпочитая исторические штудии. Но их обращение к истории российской государственности имеет целью именно современный марксизм и современную стратегию коммунистов. История России в интерпретации державников предстает как безразличное движение во времени: социалистическая революция - это просто продолжение исконных традиций, Советская власть - это развитие традиций патриархальной общины и т. п. Унылая картина, поскольку понятия коллективизма и государства здесь обладают лишь эмоциональным, а не теоретическим содержанием. Они являются пустыми, внеисторическими абстракциями, а потому державный социализм столь же пуст. В данном случае социалистическая идея и социалистическая практика сохраняют себя только в качестве фразы и ритуального действа. Но можно сказать и более того: и государство, и коллективизм в державном социализме не являются в строгом смысле понятиями, так как основываются на распространенной логической ошибке: во-первых, они как бы ясны сами по себе и априорно заданы, т. е. определены до всякой доказательности, а во-вторых, коллективизм и государство в своих исторических формах (для державников не существенно - община, диктатура, советское народовластие или что другое) принимаются за прямое и непосредственное, т. е. без необходимого в любой теории теоретико-познавательного опосредования, подтверждение некоей мистической "русскости", которая заменяет собой, а не просто выражает в своей культурно-национальной специфике, всеобщие законы движения исторического целого. Авторы "теории социализма по-русски" даже не замечают очевидной нелепости в своих построениях: тезис об особом пути развития России, верный сам по себе, не избавляет, но обязывает нас поставить эту самую особость во взаимосвязь со всеобщей логикой мирового капитализма, хотя нам этот капитализм и не нравится. Иными словами, выяснение вопроса о специфике российского пути в будущее требует от нас видеть не только моменты негативного единства этой специфики со всеобщей историей, но и моменты позитивные. В противном случае разговоры об особенном пути теряют всякий рациональный смысл. Державные коммунисты всегда резко возражают против навязывания России стандартов и культурных смыслов так называемого "западного образа жизни". Я лично тоже не в великом восторге, с некоторыми оговорками, от него. Но смешное заключается в том, что западного образа жизни нашему народу никто, кроме разве что лукавых либералов, и не обещает. Тем более сам Запад. Экспансия западного капитала как раз и требует сохранения социально-экономической и культурной отсталости России, потому что эта отсталость есть необходимое условие прогресса капитализма в его ключевых центрах. Капитализм, причем и капитализм отечественный, имеет один "секрет", который коммунисты-державники никак не хотят видеть: капитал паразитирует на тех традиционных характеристиках русского работника, коими державники так гордятся (например, высочайшей ценностью и мудростью почему-то считается "русское долготерпение", но более всего "терпелив" эскимос с чукчей - и восхищаться здесь нечем), капитал не только производит, но и потребляет национальные качества субъекта труда, что, наряду со многими иными причинами, как раз и приводит к чудовищному расхищению природных и трудовых ресурсов.

Державный социализм губит себя как социализм. В этом нет никакого парадокса. Социализм отрицает себя как социализм потому, что его авторы преследуют узкую и корыстную идеологическую цель - доказать, что в сравнении с государством как парадигмой русского пути в будущее все историко-политические, социально-экономические и культурные трансформации не существенны, а существенно только одно - государство есть результат опредмечивания коллективизма, общинности, соборности и патриотизма. Такой подход - не новость для социалистической мысли. Такой способ рассуждения детально исследовал К. Маркс в статьях "Немецко-французского ежегодника" на примере манифеста Мадзини, Ледрю-Роллена, Дарраша и Руге, которые писали о том, что община, государство и отечество - это такие социальные формы, в которых человек вырастает до сознания и осуществления свободы, равенства и братства. Маркс называл все это "напыщенной чепухой" и "прямой попыткой обмануть самые угнетенные классы". Порок державной трактовки государства заключается в том, что сторонники такого, с позволения сказать, "социализма" дают определение государству, абстрагируясь от его социально-классового и исторического качества, т. е. в державном социализме сама держава понимается как сакральная вещь. Но это неверно абсолютно, если оставаться, конечно, на позициях диалектико-материалистической методологии. Государство - это не вещь, а способ и функция людей и вещей в их предметно-практической деятельности. (Стародубцев в своем интервью НТВ как раз и продемонстрировал непонимание этого.) Так почему бы, оставив любовь - любви, не заняться анализом этой деятельности, почему бы не исследовать структуру деятельности, систему ее, ее агентов? Да потому, что такой анализ с неизбежностью разрушит поэтическую составляющую державных сновидений и фантазий, подпитываемых работой логики оскорбленного сердца. В противоречиях между субъектами социальной и экономической жизнедеятельности государство выступает как некое "третье лицо", примиряющее и синтезирующее этих субъектов в своем лоне. Но это миф, хотя он и может до определенной степени работать в сфере идеологии этнически гомогенного социума; но Россия - совсем не такова. Державный коммунизм практически полностью игнорирует не только межклассовые, а тем более внутриклассовые противоречия (например, дифференциацию внутри самой общины, между общинами - община общине рознь: юг и север, например, - общины русские, но у них разная "русская судьба"), но и многонациональный характер Российского государства. Но ведь это очень важный фактор: власть оказывалась переплетением национально-традиционалистских отношений господства и подчинения с господством центральной власти. Неужели это не имеет отношения к "русской судьбе" и к русской специфике пути к социализму? Думаю, имеет, и очень даже не последнее значение. Но нам говорят о высоком, мистическом, религиозном, и нам трудно возражать на это, рассказывая о навозе, безграмотности, забитости, прибавочной стоимости, эксплуатации и прочих скучных и опускающих на землю вещах. Нам говорят о любви и о единении, а мы напоминаем, что "любовь, мол, зла". (Что особенно актуально сегодня, в условиях всеобщего обожания и ожидания державной поступи от Путина-государственника.)

Если приглядеться повнимательнее, то можно увидеть, что в теоретических изысканиях т. Белова вопрос о социализме вообще не является актуальным. Главное заключено совсем в ином - в том, чтобы, преодолевая западное влияние, опираясь на патриотически настроенных русских предпринимателей, создавать условия для процветания государства как гаранта социальной справедливости. Игнорируя социально-классовый анализ, державный коммунизм по сути, с одной стороны, рисует общество социально однородным, а с другой - превращает классовые различия в вечные с помощью затушевывания антагонистических свойств социальной жизни, квалифицируя государство как ОСНОВНУЮ социальную связь. Тем самым коммунисты-державники заменяюь суверенитет труда теорией соглашения и межклассового мира во имя Государства, из которого устраняются противоречия, и, соответственно, становится неясным и неведомым источник исторического развития; быть может, таким источником является "добрая воля" - мне не понятно. Но понятно другое. Подобные установки политического сознания давно известны марксизму, освобождение от них основоположники социализма научного рассматривали как необходимое условие развития революционного сознания масс. Маркс писал: "лучшая форма государства - та, в которой общественные противоречия не затушевываются, не сковываются насильственно. Лучшая форма государства - та, в которой эти противоречия доходят до открытой борьбы и тем самым находят свое разрешение". Поэтому такой противник марксизма, каким был английский философ Коллингвуд, справедливо называл теорию социализма "философией без перчаток", честной философией, хотя и не приятной для него. Державный социализм - это не честный социализм. Державный социализм - это теоретическая и, к сожалению, политическая форма блокирования социальных противоречий и, следовательно, социальной борьбы. Но не бывает коммунистической партии, которая не сражается. Методологическая безоружность и догматизм (хотя в нем обвиняют именно "ортодоксов") заставляют державников объективно приходить именно к таким следствиям, не дают возможности "любителям государства и общины" дать типологию исторических и социальных форм российской государственности и общины в связи с изменяющимися стадиями развития производственных отношений или форм общения. Державным коммунистам, называющим себя материалистами и диалектиками, вообще ни к чему эти отношения, косвенным показателем чего и являются беспредметные многолетние разговоры об общине: можно бесконечно долго переживать по ее поводу, но сегодня община как предмет социальной жизни отсутствует. Но стоит напомнить банальнейший факт: в марксистской теории эти "никчемные" формы общения как раз и являются той сущностной связью единого и многообразного, которая сводит в единство и модифицирует противоречивую внутреннюю природу пути России в мировой истории, манифестирует разнообразие ее структурных особенностей, придает русской культуре и российскому обществу сущностную определенность особых, уникальных, самобытных. Эти же прозаические производственные отношения требуют ль коммуниста (диалектического материалиста) понимать и показывать, что государство и образующие его историческое содержание отношения неизменно должны быть переведены на язык деятельности конкретно-исторических субъектов - личностей, классов, социальных групп, народов. Только в этом случае история освобождается от мистического и анонимного "коллективизма" и становится реальной, живой историей, а не мифом. Державные коммунисты даже Сталина превратили не в реальное историческое лицо, а в мифологический персонаж.

Государство, будучи предметом не поклонения и восхищения, но анализа и понимания, представляет собой органически развивающееся явление. Державный социализм подвергает историю государства глобальной и тотальной травестии, лишает предметы истории органической связи со своим временем, делая их неподлинными. Любая вещь, любое событие в подобном теоретическом контексте становятся аллегорией, что, в свою очередь, превращает их в театральный реквизит: изъятие явления из органики социально-исторического контекста проецирует на это явление свойства ветоши и накладывает отпечаток упадка. Державники превращают русскую, милую их и моему сердцу, историю в своеобразную "лавку старьевщика" (М. Ямпольский), в которой все свалено в кучу без смысла и толку, из которой каждый выуживает все, что угодно. Это и есть эклектика, которую не любит "диалектик" Белов.

Согласно материалистической диалектике в ее применении к анализу социальной жизни, источником движения общества выступает противоречие между, с одной стороны, мерой развития человеческого потенциала, и, с другой стороны, тем социально-классовым качеством, которое воплощено в вещественных и организационных компонентах производительных сил общества, без которых на исторической дееспособности народа можно ставить крест. Мера развития как личности, так и коллектива, как общества, так и государства измеряется реально достигнутым богатством и степенью социализации их потребностей, интересов, связей, т. е. степенью свободы, а не тем, что они сами себе о себе навоображали, не осознавая собственной нищеты. В свою очередь, эти потребности и связи, эти интересы и стремление их свободно реализовывать не могут не вступать в противоречия со сложившимся типом жизнедеятельности и формой социально-экономического и политического бытия. Нет нужды объяснять сторонникам "всеобщего братания", что указанные противоречия не могут не принимать форм социальной борьбы и сопротивления. Никакая соборность здесь не поможет. Любовь к "неважно какому" государству, выдаваемая т. Беловым и К^о за реализацию важнейшего методологического принципа диалектики, - видеть в многообразии единство и наоборот (о "наоборот" Белов предпочитает не говорить), - никакого отношения к марксистской диалектике не имеет. В таком единстве марксизм может увидеть не "конкретное единство", а совсем иное - редукцию к унылому и серому единообразию и единомыслию. Это мы уже проходили, это нас уже погубило, но, как видно, ничему нас не научило. Это - тривиальный ход, который в большом почете в мелкобуржуазном социализме неважно какой страны. Так что в русском державном социализме нет никакого национального своеобразия, кроме разве что особенностей лексики и стиля.

Иллюзия, рождаемая в результате намеренного или неосознаваемого смешения понятий "общество" и "государство", основывается, по замечанию известного советского историка и философа Б.Ф. Поршнева, на том, что и общество, и государство рассматриваются безотносительно формационных характеристик этого самого общества, которые как раз и обусловливают в одних конкретных случаях совпадение общественного и государственного, а в других - нет. Интересы труда и капитала действительно могут, при определенных исторических условиях, совпадать, но это совпадение не устраняет антагонизма, пусть он и дан до поры потенциально. Задача же компартии - доводить эту потенциальность до своей актуализации ("в себе" превращать в "для себя"). Наш державный социализм, рассказывающий истории о врожденной коммунистичности русского народа с его общинным характером и о мужицком характере Российской империи, абсолютизирует как раз именно случай, а тем самым впадает в непростительную ошибку, которая, влияя на практическую политику КПРФ, превращается в преступление. Вот и не могут люди понять, к неудовольствию многих коммунистов, что разногласия КПРФ с режимом носят не технологический характер, что это не разногласия "по бюджету" или по "Примакову с Маслюковым", но разногласия сущностные, фундаментальные и даже судьбоносные для России.

Теоретическая ситуация, в которой сегодня оказалась крупнейшая партия, противоречива. КПРФ, да и все левое движение в целом, несет на себе весь груз набившего оскомину догматизма сталинского варианта "марксистской" философии в СССР и теоретической недисциплинированности и откровенного философствующего хулиганства и дремучести последних лет существования КПСС с ее "платформами", "деидеологизацией", с ее идеологическими официантами типа Яковлева с Волкогоновым. Из этой ситуации необходимо срочно выходить. Конечно, было бы глупо требовать от марксистской теории, как живой и работающей, некоей стерильности и чистоты. Важно другое - провести своеобразную ответственную инвентаризацию нашего теоретического багажа, помня о том, что всякая теория, претендующая на статус научной, должна заниматься не конструированием коммунистических идеалов, чем грешит державный коммунизм, а исполнять две важнейшие функции: аналитическую и прогностическую. Иначе левое движение обречено на "хвостизм" и на зависимость от попутчиков, готовых, услышав сладкие речи о величии России, переметнуться в лагерь противников социализма. Чему - масса примеров.

Все левое движение в России вынуждено работать в условиях такой объективности, которую можно охарактеризовать как разгул мелкобуржуазной стихии. Это создает определенную угрозу проникновения вируса мелкобуржуазности в теорию и практику социализма. Но, в отличие от других партий, на КПРФ лежит большая ответственность, в свете которой необходимо понимать, что существующий в ее рамках державный социализм - это не простое заблуждение. В державном социализме выражает себя современная эпоха, переживаемая Россией и партией. Державный социализм есть выражение мелкобуржуазного иллюзионизма, есть форма бытия испуганного и ампутированного капиталистической ломкой русской судьбы сознания. Известно, что у подвергшегося ампутации часто присутствуют фантомные боли, а потому державный социализм оперирует не категориями материалистической диалектики, но фантомами своего воображения. По сути дела, нам предлагают фантазию на тему русского государства, фантазию на тему социализма и капитализма, Запада и евразийства. Универсальному характеру социализма научного, который совсем не мешает осмыслять Россию как особую цивилизацию, державный социализм способен противопоставить не нечто новое и столь же универсальное, но лишь предложить регрессировать к апологии патриархальности, культу почвы. В таком исполнении социализм обречен быть провинциальным. Справедливо усматривая частичное совпадение интересов и надежд измордованного, униженного и обезумевшего народа с интересами воли господствующего класса, державный социализм спекулирует на этом, предлагая и народу, и коммунизму послужить этой воле. Взамен от национальной буржуазии такой социализм требует возвыситься над своим произволом и жаждой обогащения во имя самосохранения этой "новорусской" буржуазии. Державный социализм не хочет и боится борьбы: он боится и отечественной буржуазии, и трудового народа, а потому тщательно замазывает антагонизм между ними, усматривая в этом антагонизме "неконструктивное" дело и безответственную политику. Иначе говоря, такой социализм не желает служить делу освобождения труда, то есть не хочет быть социализмом, но хочет быть государственнической идеологией. Поэтому этот "социализм" пускает пыль в глаза и мутит воду, рассказывая России сказки на ночь о том, какая она красивая. Но, думаю, хотя сова Мудрости, по Гегелю, и вылетает в сумерках, России больше нельзя спать, время идет вперед, а сказок она о себе слушала предостаточно, как видела и много сказочников.

Е.Богданов